Ночью от реки тянет туманом, от которого багровеют угли костра. Середина сентября, но на берегу стыло. Часа через два, ближе к рассвету, Серега сядет в лодку и поплывет снимать сети. С 20 августа вылов байкальского омуля запрещен повсеместно - рыба идет на нерест, но Серегу запреты не интересуют.
- Я тоннами не ловлю, - говорит он, - от меня рыбы не убудет.
Он действительно ловит не на продажу, а только для семьи. Есть в холодильнике рыба - он сидит дома, закончилась - едет.
Серега - браконьер. Если бы он был, скажем, эвенком, мог бы получить лицензию и рыбачить без проблем, поскольку тогда его рыбалка как представителя коренных малочисленных народов Севера имела бы статус «традиционного вида жизнедеятельности». Но он русский, и совсем неважно, что его предки-казаки пришли сюда в тысяча семьсот каком-то году, что его деды и прадеды выросли на этой рыбе.
Лет 5 назад, также в начале осени, Серега возвращался с рыбалки. Его остановили парни из ОМОНа, который время от времени приезжает из Улан-Удэ на Северный Байкал шерстить браконьеров. Тут же, на Серегиных глазах, изрубили его дорогие, капроновые сети (китайским барахлом он не пользовался), а ему за каждый пойманный хвост насчитали такой штраф, который Серега до сих пор характеризует словами «Да дохрена», и добавляет: «С ими ведь не договорисся».
Полулежа на сосновой подстилке, мы пьем красноватый чай из кружек-нержавеек. Я спрашиваю, знает ли он, что в конце августа в правительство Бурятии пришло письмо президента страны о сохранении популяции омуля и ограничении рыбалки на Байкале. Есть в нем и поручение руководителям субъектов Федерации «разобраться и дать свои предложения о целесообразности ограничения промышленной добычи, установления максимально допустимых объемов любительского лова».
- Знаю, - отвечает не сразу Серега и надолго замолкает. Потом, когда я думаю уже совсем о другом, он говорит:
- Может, и правильно, если запретят рыбалку. Омуля-то, сам видишь, меньше стало. А не рыбачил бы никто, так и я бы не лез никуда.
...Пленарный зал администрации Северобайкальска, где должны были состояться общественные слушания по поручению президента РФ «О предотвращении утраты популяции омуля в озере Байкал», был набит до отказа. Несли стулья из других кабинетов. Приехали депутаты города и района, представители общин коренных и малочисленных народов Севера, природоохранных и конт-ролирующих организаций, рыбаки, продавцы рыбных рядов. Впрочем, в том, что интерес к слушаниям был столь велик, нет ничего удивительного - как жить на Байкале и не ловить омуля? Чем тогда заниматься тому, кто рыбачил всю жизнь? Тому, кто перерабатывает и продает омуля? И что в конце концов Северобайкальск может предложить (взамен омуля) туристам и гостям города?
Сходились в одном: традиционный лов омуля в том виде, в котором он существует сегодня, не мог нанести популяции рыбы значимого ущерба. Данные Госрыбцентра говорят о том, что сейчас в омулевой бочке 25-30 тысяч тонн всей биомассы омуля. Ученые из иркутского Лимнологического института считают, что омуля больше раза этак в 3-4. Между тем научно-учетных работ в этом направлении не проводилось с середины 1990-х, так что пойди разберись, кто прав. Все данные сильно разнятся.
Председатель правления ассоциации КМНС (коренных малочисленных народов Севера) Северо-Байкальского района Галина Рогова считает, что не только на местах, но и в Москве не знают реальной картины:
- На Бурятию ежегодно выделяется квота на вылов омуля представителями КМНС в размере 680 тонн, и вся она считается освоенной, в то время как мы вылавливаем не более 77 тонн в год.
Если будет принято решение ограничить или даже прекратить вылов омуля полностью, это станет лишь однобоким решением вопроса. К слову, такое уже случалось в 1960-х, когда промышленный вылов омуля запретили на несколько лет. Одновременно создали и мощную базу по его искусственному воспроизводству (сейчас эти заводы дышат на ладан). Популяцию сберегли и даже увеличили. Но условные и реальные сроки получили тогда не один и не два человека.
Все соглашаются, что добывать омуля в последние годы стало сложнее. Кто-то объясняет это тем, что рыба в поисках кормовой базы уходит на глубину. Но этот аргумент опровергается. Сети, выставленные и на 100, и на 200 метров ко дну, очень часто приходят пустыми. Причины уменьшения популяции носят большей частью техногенный характер. Работа очистных сооружений города и района оставляет желать лучшего, в реки сбрасываются стоки, вредные вещества, в которых многократно превышают все нормативы. Вода грязная, и в такие реки омуль попросту не идет нереститься. Миллион лет шел, теперь не идет. Если же заходит, то молодь, выросшая в таких речках, оказывается менее жизнеспособной.
По той же причине гибнет основной корм омуля - байкальский рачок эпишура, который съедает все, что попадает в озеро. Но современная химия ему оказалась "не по зубам". Фосфаты и прочая неразлагаемая гадость глушат планктон как моровая язва. Рачка все меньше, меньше кормовой базы для омуля и прочей рыбы, зато водорослей и тины все больше. Гидроэнергетики на Ангаре увеличивают мощности ГЭС и считают прибыль. А еще и неконтролируемая вырубка лесов. В результате уровень Байкала за последний год упал на 40 см, оголяя места нерестилища байкальского желтокрылого бычка. Его молодью охотно кормится омуль, но теперь ему нечем кормиться.
К тому же искусственным воспроизводством омуля на Северном Байкале никто до сей поры не занимался. Скажется ли эта совокупность причин на популяции? Ответ ясен.
Другой вопрос в том, что зачастую нарушаются элементарные правила рыболовства и вылов ведется хищническими способами. К ним можно отнести вылов омуля неводом. Да, сам по себе такой способ рыбалки (при наличии разрешительной, разумеется, документации) не является каким-либо нарушением, все дело в размере ячеи невода. А на промышленных неводах, как говорят многие рыбаки, ячея такая, что помимо взрослой, промысловой рыбы, выцеживается вся биомасса от чуть подросшей, стограммовой молоди до малька. Естественно, сортировать рыбу и выпускать мелочь обратно в Байкал никто не станет, да и не выживет она (скорость притонения неводов катерами сейчас такова, что рыбу в лучшем случае калечит). Квота байкальских рыбодобывающих предприятий на вылов омуля превышает 150 тонн в год, и вряд ли кто-то возьмется сказать, сколько молодняка гибнет при таких объемах и способах добычи.
А отнерестившийся омуль, которого ловят в громадных количествах, перегораживая сетями реки? Это не нерка и не чавыча, которая, раз отметав икру, погибает. Он может нереститься еще и еще раз, но, скатываясь с мест нереста обратно в Байкал, неизбежно попадает в сети, которыми перекрыты пути привычной миграции.
Есть и еще факторы, которые так же негативно влияют на популяцию омуля на Северном Байкале. Объединить их можно одним емким понятием - отсутствием должного взаимодействия между всеми сторонами, которые вовлечены в процесс его добычи, переработки и воспроизводства.
Так, скажем, в штабе, который создается для контроля за нерестом этой рыбы, нет представителей от Ассоциации коренных малочисленных народов Севера, то есть именно тех, кто кровно заинтересован в сохранении популяции байкальского эндемика. Кто живет рыбалкой, кормит рыбой свои семьи. Сегодня на Северном Байкале нет общества рыболовов, которое регламентировало бы любительскую рыбалку и связанные с ней аспекты. Скажем, нигде не указано, что ставить сети можно с размером ячеи в 32 мм (куда попадет только крупный омуль), но нельзя ставить сеть с ячеей в 20 мм. Все эти проблемы накапливаются год за годом.
...Светает. В костре шипит сырая валежина, которую бросили, чтобы не бегать по дрова. Серега, усевшись в «резинку», отталкивается веслом от берега.
- Чай не выливай, говорит он, - приеду, еще хлебнем.
Я киваю. Будут какие-то запреты или нет, но почему-то мне кажется, что рыбачить он не бросит.
