Скромный и даже застенчивый, он всегда в центре внимания. Среди балетного люда не найти такого, кто бы не знал Морика. Коллеги уважают его за уникальную работоспособность и умение освоить любой трюк («Жаль, что невысокий рост ограничивает репертуар», — сетовал один из его педагогов). Сердца зрителей еще недавно замирали от его головокружительных прыжков и доверчивых сияющих глаз: любили его забавного Китайца в «Щелкунчике» и беспризорника Ивашку в балете «Болт», азартного Чиполлино и парящего Золотого божка в «Баядерке». Его можно назвать шутовских дел мастером: он танцевал всех Шутов Большого театра: в «Ромео и Джульетте», «Лебедином озере», «Легенде о любви» — и все были разными.
Опытный конкурсант, Морихиро Ивата завоевал немало призов на балетных конкурсах: золотые награды на Всеяпонском в Токио и на Московском международном. А на пермском «Арабеске» первым получил Гран-при и приз Михаила Барышникова. Японский виртуоз Большого в разгар артистической карьеры начал ставить, интригуя поклонников загадочной философией самураев в экзотической миниатюре «Восхождение на Фудзияму» и балете о тайне великих восточных ритуалов «Тамаши».
Интервью у Морихиро Ивата взяла газета «Культура».
- Как мальчик из дружной и благополучной японской семьи оказался в перестроечной России?
- Думаю, вела судьба. Мои родители — люди балетные. Папа учился классическому танцу в Японии, но у русского педагога, солиста Большого театра Алексея Варламова. В семье обожали русских танцовщиков. Я занимался танцем и мечтал о встрече с русским балетом. В советское время приехать в Россию на учебу было очень трудно, и когда мне наконец выпала такая возможность, я ею, конечно, воспользовался. Мне уже исполнилось 19 лет, когда я попал на второй курс Московского хореографического училища.
- В Большой попали сразу?
- После училища три года работал в «Русском балете» у Вячеслава Гордеева. Потом покинул труппу, мне выдали пропуск в Большой театр, что позволяло заниматься в классах. А в 1995-м приняли в театр стажером, но не как иностранца, а на общих основаниях. Даже стипендию выплачивали и доверили роль Шута в «Ромео и Джульетте». Через год я стал артистом Большого.
- Хотя в те времена иностранные танцовщики приезжали в БТ на стажировку, танцевали, но в штат их не брали.
- В Большом, которым восхищаюсь до сих пор, я проработал 17 лет. Этим горжусь. Приятно, что оказался первым и поначалу единственным иностранцем в знаменитой труппе, но моей заслуги в том нет. Тогда театр перешел на контрактную систему, и со всеми солистами подписали договоры. Получил контракт и я.
- Балет в Японии почитаем, русские педагоги с удовольствием едут преподавать в Страну восходящего солнца. Почему же все японские выпускники русских школ стремятся остаться в России?
- По большому счету японское понимание балета иное, чем здесь. Танцы — скорее хобби. У нас нет театров, защищенных государством, как в России, — с репертуаром, стационарным зданием и своей историей. Труппы собираются, готовят спектакль, какое-то время его показывают, а потом — опять ничего. Много балетных школ, но они частные, без системного образования.
- Вас называют королем вариаций. Это «звание» обижает или Вы им гордитесь?
- Королем быть всегда приятно, но я танцевал и роли. Не принцев, конечно. Исполнял заглавные партии в «Чиполлино», «Балде», «Коньке-Горбунке», большие роли в балетах «Парижское веселье», «Болт». Мои образы — характерные, темпераментные, игровые. Были и совсем маленькие роли: например, в «Щелкунчике» есть кукла Черт, на сцене всего 45 секунд. Любил все, и трудно сказать, что больше.
- Закончив танцевать, Вы исполнили трюковую вариацию в своей судьбе — уехали в Улан-Удэ, возглавили балет дальневосточного оперного театра. Почему?
- К тому времени я подумал, что свое дело как танцовщик уже сделал, и ушел из Большого театра. Конечно, хотелось потанцевать, но еще больше хотелось ставить. Меня интересовал этот процесс.
- К тому времени Вы уже поставили спектакль «Тамаши», несколько номеров: «Исповедь», «Вечная любовь», «Каменный век», «Первый поцелуй», «Клеопатра», «Узник». Некоторые были отмечены наградами на конкурсах…
- Считаю, что если ты сочиняешь хореографию, то надо заниматься только этим, не размениваясь на другое. Приглашали преподавать в ГИТИСе, который я окончил, думал поехать в Японию, но семья-то у меня в Москве. И вдруг предложение — стать худруком балетной труппы Бурятского театра оперы и балета.
- Долго думали, прежде чем согласиться?
- Обрадовался и сразу дал согласие. Возможность иметь свою труппу — это же такой подарок для человека, решившего реализоваться как хореограф. Не надо договариваться с артистами (а они люди занятые), искать залы для репетиций, сцену для показов, шить костюмы. Мне дают все готовое. Проблема только одна — расставание с семьей, но жена меня поддержала, она понимает, что такое творческая мечта.
- Далековато от Москвы оказалась Ваша труппа.
- На середине пути от Москвы до Токио. Странно, но время в Бурятии совпадает с японским, так что живу по японским часам.
- Несколько лет назад я была в Улан-Удэ. Театр оперы и балета произвел удручающее впечатление: пустые залы, скандалы, увольнения…
- Идет второй сезон моего руководства. Подготовили концертные программы, провели Международный фестиваль балета имени Ларисы Сахьяновой и Петра Абашеева — легендарных бурятских танцовщиков, выпустили два спектакля — «Дон Кихот» и «Бахчисарайский фонтан». Публика потихонечку начала возвращаться. Балет в Улан-Удэ очень любили. Люди старшего поколения рассказывают, что раньше спектакли шли с аншлагами, зрители знали артистов. Все это меня согревает, потому что традиции очень важны. Поначалу в каждом моем шаге искали какой-то тайный умысел. Потом стали оценивать то, что мы делаем, скандалы прекратились, артисты увлеклись работой.
Понимаю, что срочно нужен детский спектакль, хочу поставить «Чиполлино» Генриха Майорова. Еще важно растить индивидуальности. Молодых стараюсь заинтересовать классикой, которую я очень люблю. Сейчас какая-то странная тенденция в мире балета — много артистов с красивыми ногами, подъемами, все крутят пируэты и высоко прыгают. Но так часто переделывают классику «под себя», чтобы было удобно танцевать и выгодно показаться. Смысл сразу теряется. Ценности поменялись, задачи стали поверхностными, внешнее уже важнее внутреннего. Бурятскую труппу я ценю за то, что в ней еще осталась искренность, что-то горячее, внутреннее. Это и хочу сохранить и развить в молодых артистах. Так что занят воспитанием.
- Процесс воспитания изматывает. Не устали?
- Наоборот, мне нравится. Конечно, бывают моменты, когда тяжело. Однажды даже подумал: два года поработаю и достаточно. Но сейчас смотрю со стороны на то, что сделано, оцениваю свои возможности и понимаю, что не оставлю театр. Я полюбил артистов, они уже мои. Когда сваливаются проблемы, то от них не надо бежать, их надо пытаться решить. В этом моя задача. Уходить не буду.
- Это, наверное, японский характер.
- Не знаю, может быть…
- А какой он?
- Разный. Вообще в японцах развито уважение — к старшим, к делу, к жизни. Японцы очень трудолюбивы и дисциплинированны.
- На каком языке Вы думаете?
Ивата: Когда говорю с русскими людьми — на русском. Мы с вами беседуем, и для того, чтобы сказать то же самое по-японски, мне надо переключиться. В одиночестве думаю по-японски и пишу для себя по-японски, а записи по театру веду на русском, но допускаю немало ошибок. Поэтому завтруппой проверяет документы или составляет их под мою диктовку.
- С женой Ольгой мы работали в «Русском балете». Узнали друг друга на длительных гастролях — по месяцу выступали в Англии и Германии. В 1992-м мы вместе оказались в Перми — тогда на конкурсе «Арабеск» я получил Гран-при. Оля — пермячка, всех знала и очень помогала мне — русский язык у меня был тогда плохой. Ну а потом поженились, и родилась Маша.
- Навещать семью удается?
- Редко. Раз в два месяца прилетаю в Москву на несколько дней. Младшая дочка успокаивает: «Все равно мы мало видимся: ты просыпаешься, когда я ухожу в школу, возвращаешься — уже сплю». Теперь общаемся по скайпу, разговариваем каждый день. Девочки приезжали ко мне зимой.
- Ваша жена уже оставила сцену и перешла на педагогическую работу. Не хотите взять ее в помощники?
- Хочу. Она ответственный и профессиональный педагог. Но дочки еще учатся, и их не оставить одних.
- Появилось любимое место в Бурятии?
- Да, часто гуляю по набережной Селенги. И удивителен Байкал. Мне нравится холодная сухая бурятская зима. В Москве при температуре минус десять больше мерзну, чем в Бурятии приминус тридцати. Улан-Удэ — очень солнечный город, в году 300 с лишним солнечных дней. По этому показателю Бурятию превосходит только Калифорния. Очень приятный и здоровый климат. Вокруг — тайга, заводов минимум, Байкал рядом, воздух прозрачный. Здорово! На чистоту окружающего мира сразу реагирует кожа — подтягивается и начинает дышать.
- К бурятской кухне привыкли?
- В Бурятии очень хорошее мясо — просто иного вкуса. Недавно в Москве, в ресторане, вся наша компания нахваливала мясо: какое мягкое, просто тает во рту. А мне показалось, что это и не мясо.
- Выходит, что Вы чувствуете себя вполне комфортно.
- Ученые, исследовав гены разных этнических групп, пришли к выводу: японцы генетически ближе всего к бурятам. Не к корейцам, китайцам, монголам, а именно к бурятам.
- А внешне буряты и японцы похожи?
- Между ними гораздо больше сходства, чем с китайцами или корейцами. Вообще бурятская история очень интересна, и многое связано с Японией. В Улан-Удэ немало зданий, которые строили японские военнопленные. В том числе и театр.
С бурятами мне легко разговаривать. В них сильно развито духовное начало. Не случайно здесь так много священных мест, святых источников, центр буддизма России — Иволгинский дацан...
Часто думал — и в Японии, и в Москве — зачем мы живем. Такой вопрос задают себе все — рано или поздно. И всю жизнь ищут на него ответ. Мне кажется, в Бурятии я пойму что-то очень важное.
