В Третьяковской галерее в Москве — выставка одного из самых успешных российских художников нового поколения Зорикто Доржиева, широко известного по работе над фильмами «Монгол», «Небесные жены луговых мари» и «Дом солнца»

Выставка Доржиева в Третьяковке программная. Здесь можно будет увидеть не только картины (а они принесли художнику известность по всему миру, работы Доржиева выставляют лучшие галереи мира и хранят знаменитости, вроде Умы Турман), но и костюмы, скульптуру. Это, конечно, не случайно — Зорикто хорошо известен как кинохудожник. Он работал над «Монголом» Сергея Бодрова, «Небесными женами луговых мари» Алексея Федорченко и «Домом солнца» Гарика Сукачева. О новом поколении отечественных живописцев и работе на стыке жанров Зорикто Доржиев рассказал «Огоньку».

— Выставка называется «Воображаемая реальность», и, как говорят, вы принципиально не пишете с натуры. Это художественный метод?

— Я, конечно, пишу с натуры, но это не то, за что мы боремся. Когда я еще учился в художественном институте, профессора все время говорили: «Не утрируй, не добавляй от себя, когда легче взять что-то в реальности». Но мне как раз проще другой подход: стилизация, гротеск. До сих пор не могу добиться идеального портретного сходства — у меня есть серия картин дочки, так вот ее там узнает не каждый. Все равно получается некий собирательный образ с элементами фантазии.

— Зато все отмечают вашу любовь к фактурам — одежде, украшениям...

— Да, это началось с моей дипломной работы «Дозор», для которой я изучал монгольскую одежду, потом было похожее погружение, когда Даши Намдаков позвал меня работать над «Монголом» — рисовать костюмы (сам Намдаков был художником-постановщиком этого фильма). Мне приносили книги, альбомы, образцы тканей, кожаные вещи, прислали из Казахстана ковер, монгольское седло... Есть у меня и серия картин «Наложницы»: девушки одеты в одежды, придуманные по мотивам традиционных бурятских, монгольских костюмов — на некоторых выставках мы даже устраивали особое дефиле.

Мне кажется, неправильно да и неинтересно точно копировать, воспроизводить конкретные исторические вещи, переносить старые модели на современного человека, пусть даже по каким-то новым технологиям, нужна своя художественная идея, какой-то свой эмоциональный аспект. К примеру, в «Звездных войнах» у Джорджа Лукаса героиня Натали Портман одета в костюм, созданный по лекалам старинных монгольских одежд, в кадре это смотрится фантастически и одновременно очень органично. Вот чего всегда хотелось добиться.

— А что для вас было самым сложным в работе над «Монголом»?

— Пожалуй, то, что у кочевников нет городов, отсутствует материальная культура в том объеме, в котором ее оставляют оседлые цивилизации. К тому же одежда — один из самых хрупких исторических документов. Зато, конечно, была благодатная почва для фантазии, в конце концов задача художественного фильма — сделать убедительную, но при этом красивую картинку.

Помню, в сценарии фигурировало много разных племен и народов, режиссер поставил задачу, чтобы на экране зритель их различал. Но как это возможно? Ведь все ходили в халатах, доспехах, с мечами. Пришлось придумывать: одних одеть в шкуры, другим дать больше каких-то меховых вещей, этих обрядить в черные одежды, тех — в красные...

— После «Монгола» над «Небесными женами луговых мари» вам, наверное, работалось легче?

— Что вы, наоборот, сложнее, ведь в «Монголе» была моя тематика — степь, кочевники. А здесь — незнакомая фактура. Хорошо, что до этого мы с женой посмотрели фильм того же Алексея Федорченко «Овсянки» — мне он понравился какой-то потусторонностью, этаким язычеством. Проходит полгода, и вдруг звонок: «Не хотите ли поработать над «Небесными женами»?» Я согласился. Правда, работать приходилось дистанционно, в марийскую деревню я приезжал только один раз. Но материала было много. К тому же меня зацепила идея фильма, где главные герои — девушки, у меня в творческом багаже тоже много принцесс, наложниц, княгинь. И мне дали свободу действия. Так и началось погружение в эту тематику — невероятную смесь язычества и православия, обряды, костюмы. Сам фильм я потом увидел только на премьере в рамках Римского кинофестиваля и был удивлен тем, как из такого загадочного и необычного материала получилось смотрибельное, понятное зрителю кино.

— У Гарика Сукачева в «Доме солнца» тоже была незнакомая вам фактура хиппи?

— Да, он хотел внешний вид и интерьер этого дома солнца, с элементами культуры хиппи, с духом 1960-1970-х. Но хиппи все равно ориентировались на восточную культуру, азиатский стиль, так что точки соприкосновения нашлись. Там была забавная история: я нарисовал эскиз одеяла, оно потом сгорало вместе с самим домом в конце фильма. И вот однажды на концерте мы встретились с Гариком Сукачевым. И он говорит: «Слушай, Зорикто, вот то одеяло, которое ты придумал, я его пожалел и не сжег, оно теперь у меня дома».

— Насколько переключение с одного жанра, с одной фактуры на другую помогает художнику? Или, наоборот, мешает?

— Я всегда обсуждаю подобные предложения со своим продюсером Константином Ханхалаевым — отвлекаясь на какой-то проект, сразу же выпадаешь из выставочного графика. Кино — это вообще такой жутко неопределенный период, ни конца, ни края, да еще и с символической оплатой. Работаешь потому, что нравится. Потом, конечно, хочется смежных проектов, на грани музыки и живописи, кино и скульптуры, но это тоже отнимает много времени, сил. И я вдруг понял, что, наверное, все-таки не отношусь к людям Возрождения, что плохо переключаюсь. С бытовой повседневностью то же самое: если я погружен в работу, то, к примеру, могу спокойно забыть зайти за ребенком в детский сад. А если из работы выныриваю, потом возвращаюсь обратно с большим трудом. Иногда думаю: может, пора сузить круг и идти по одной тропинке?

— Вы успешны не только в России, но и за рубежом. Есть какое-то ноу-хау?

— Единых правил нет. Мне кажется, важно найти хорошего продюсера, но многие мои знакомые художники, наоборот, считают это неприемлемым. А вообще необходимо внутренне готовиться к очень долгой дороге. Когда я только пришел к Ханхалаеву, то хотел поработать с ним пару лет, присмотреться. А он сразу сказал: «Результат будет лет через пять минимум». Так оно и случилось. Успех собирается по крупицам, постепенно набираются обороты, как у паровоза.

— Насколько сложно попасть на авторитетные смотры, вроде Art Miami (одну из самых известных ярмарок современного искусства), где вы выставлялись?

— Тут тоже нужна филигранная работа, ведь, как и у кинофестивалей, у каждого арт-шоу свой формат. То есть я могу просто не попадать по формату: у меня традиционные вещи, вроде масла, бумаги, карандаша, скульптуры, а там, например, нужны абстракции или какие-то инсталляции. Мы живем в эпоху цифровых, совершенно космических технологий, и у таких вот шоу свои понятия о том, как должно выглядеть современное искусство.

Журналисты часто зачисляют меня в художники этнонаправления, я же настаиваю, что не пишу историю моего народа, я пишу современность. Понятно, что у нас не спят на таких матрасах, не машут мечами и не ездят на лошадях, но мне так легче воспроизводить сегодняшний день. Поэтому на некоторые шоу, ярмарки, где, кажется, что ты не попадаешь по формату, нужно просто точнее отбирать вещи — это уже работа продюсера.

— А что вообще сейчас востребовано на мировом арт-рынке? Я слышал о моде на Восток...

— Если я скажу, что восточная тема популярна, то буду прав и неправ одновременно. Вернитесь лет на сто назад: в эпоху модерна тоже было в моде японское, китайское искусство. Магистральные направления выделить очень трудно.

— И все же как найти баланс между вкусами публики и собственной индивидуальностью?

— Ну я как раз счастливый человек в том смысле, что иду по намеченному пути: много лет назад я принес продюсеру свои эскизы и начал работать над ними, потом стали появляться еще идеи и еще. Подстраиваться ни под кого не пришлось... Но вот внутри, конечно, постоянные противоречия: пишешь, бывает, что-то, уже всем позвонишь, скажешь, как это здорово, а на следующей день понимаешь — не то. К вечеру придумываешь, как переделать, снова бросаешься писать, обещаешь доделать за пару дней, а в результате хорошо, если через год-два не захочется снова все переделать. Зато эта внутренняя борьба приносит результаты: иногда получаются интересные вещи на грани несовместимого. Так что постоянно хочется пробовать, экспериментировать.